she sells seashells
Я лежу на кровати и смотрю в потолок. Одеяло на мне под самый подбородок, но под ним я одета в уличную одежду. Очень болит голова.
Он заходит в комнату, и мне хочется плакать, но я сдерживаюсь. У него в руках стакан, одуряюще пахнущий кипячёным молоком и мёдом. Он садится на край кровати и гладит меня по голове, и от этого прикосновения боль немного отступает.
- Спишь в одежде.
Он точно знает, что когда я сплю в одежде, то дела совсем плохи. Это значит, что я выпадаю из окружающего мира и ничего вокруг не вижу. И не знаю, вернусь ли. Самое неприятное в этом для нас, что оказавшись по ту сторону, я вполне могу не лежать себе спокойно, а ещё и ходить, и общаться. И попасть под машину или спрыгнуть с моста, просто не заметив, что в этом месте в реальном мире была дорога или перила. Раньше со мной всегда ходил кто-то из реальности, теперь со мной ходит только он. Или я с ним, когда по ту сторону оказывается он. И тем не менее, не всегда удаётся уследить. Но почему-то мы оба уверены, что на самом деле ничего с нами не случится. Дуракам везёт.
Он красивый. Я должна была быть такой, хотя бы похожей. Хотя я и похожа. Но я всё равно другая, и вид в зеркале всё время приводит меня в недоумение. Каждый раз. Каждый. Но мой взгляд отдыхает на нём, когда он появляется вот так, потому что я ловлю это наше сходство и смотрю в него, как в зеркало - и вот в этом зеркале я себя узнаю куда больше, чем в стекле, которое занимает почти половину стены в ванной. Более тонкое лицо - совсем другой овал, без этих прекрасных восточных скул и чётко обрисованной челюсти. Более тонкие губы. Более восточный разрез глаз. И невероятная, тёплая, добрая улыбка, от которой при этом веет настолько приятной и любимой мной прохладой, что я замираю, не улыбаясь и молча - он знает, что хорошие чувства я часто выражаю именно так.
А он заваливается ко мне на кровать, в наглую переползает через меня, обнимая поверх одеяла и устраивая стакан у меня на груди, чуть придерживая пальцами. Он кладёт подбородок мне на плечо и смотрит исподлобья, чуть наклоняя стакан. От меня зависит, выпутать из одеяла руку и взять его, или наклониться и пить так. Молоко тёплое и с пенкой. Всё, как я люблю. Я пью из его рук, а он молчит, просто обмениваясь со мной какими-то мыслями. Нам не нужны долгие диалоги, мы общаемся совсем иначе, даже когда он вот так... отдельно. И становится сонно, хорошо, и голова проходит, остаётся только лёгкая тяжесть... именно что. Я пытаюсь повернуться набок, обнять его и уснуть, но он настырно, пользуясь тем, что я всё-таки вытащила руки из-под одеяла, тянет с меня толстовку и как куклу наряжает в куртку от пижамы. Садится, подавая пижамные штаны. Приходится переодеться там же под одеялом, потому что под ним слишком тепло и уютно, чтобы я вылезала. Он трогательно натягивает на меня шерстяные носки и всё-таки наконец позволяет мне улечься.
Почему всё так? Почему мы родились так неправильно? Что помешало мирозданию дать нам второе тело?
Я могу называть его братом, но наши отношения всё равно совсем другие. Это даже не родство душ. Сиамство душ. Только когда я в предобморочном состоянии, он может прийти отдельно. Хочется плакать, потому что ничего тут не исправить. Хотя всё чаще и чаще мы приходим к выводу, что так как есть - лучше. Так, как есть, мы можем не быть братом и сестрой, можем не быть любовниками, влюблёнными, друзьями... Мы можем просто быть. И счастливыми.
Он заходит в комнату, и мне хочется плакать, но я сдерживаюсь. У него в руках стакан, одуряюще пахнущий кипячёным молоком и мёдом. Он садится на край кровати и гладит меня по голове, и от этого прикосновения боль немного отступает.
- Спишь в одежде.
Он точно знает, что когда я сплю в одежде, то дела совсем плохи. Это значит, что я выпадаю из окружающего мира и ничего вокруг не вижу. И не знаю, вернусь ли. Самое неприятное в этом для нас, что оказавшись по ту сторону, я вполне могу не лежать себе спокойно, а ещё и ходить, и общаться. И попасть под машину или спрыгнуть с моста, просто не заметив, что в этом месте в реальном мире была дорога или перила. Раньше со мной всегда ходил кто-то из реальности, теперь со мной ходит только он. Или я с ним, когда по ту сторону оказывается он. И тем не менее, не всегда удаётся уследить. Но почему-то мы оба уверены, что на самом деле ничего с нами не случится. Дуракам везёт.
Он красивый. Я должна была быть такой, хотя бы похожей. Хотя я и похожа. Но я всё равно другая, и вид в зеркале всё время приводит меня в недоумение. Каждый раз. Каждый. Но мой взгляд отдыхает на нём, когда он появляется вот так, потому что я ловлю это наше сходство и смотрю в него, как в зеркало - и вот в этом зеркале я себя узнаю куда больше, чем в стекле, которое занимает почти половину стены в ванной. Более тонкое лицо - совсем другой овал, без этих прекрасных восточных скул и чётко обрисованной челюсти. Более тонкие губы. Более восточный разрез глаз. И невероятная, тёплая, добрая улыбка, от которой при этом веет настолько приятной и любимой мной прохладой, что я замираю, не улыбаясь и молча - он знает, что хорошие чувства я часто выражаю именно так.
А он заваливается ко мне на кровать, в наглую переползает через меня, обнимая поверх одеяла и устраивая стакан у меня на груди, чуть придерживая пальцами. Он кладёт подбородок мне на плечо и смотрит исподлобья, чуть наклоняя стакан. От меня зависит, выпутать из одеяла руку и взять его, или наклониться и пить так. Молоко тёплое и с пенкой. Всё, как я люблю. Я пью из его рук, а он молчит, просто обмениваясь со мной какими-то мыслями. Нам не нужны долгие диалоги, мы общаемся совсем иначе, даже когда он вот так... отдельно. И становится сонно, хорошо, и голова проходит, остаётся только лёгкая тяжесть... именно что. Я пытаюсь повернуться набок, обнять его и уснуть, но он настырно, пользуясь тем, что я всё-таки вытащила руки из-под одеяла, тянет с меня толстовку и как куклу наряжает в куртку от пижамы. Садится, подавая пижамные штаны. Приходится переодеться там же под одеялом, потому что под ним слишком тепло и уютно, чтобы я вылезала. Он трогательно натягивает на меня шерстяные носки и всё-таки наконец позволяет мне улечься.
Почему всё так? Почему мы родились так неправильно? Что помешало мирозданию дать нам второе тело?
Я могу называть его братом, но наши отношения всё равно совсем другие. Это даже не родство душ. Сиамство душ. Только когда я в предобморочном состоянии, он может прийти отдельно. Хочется плакать, потому что ничего тут не исправить. Хотя всё чаще и чаще мы приходим к выводу, что так как есть - лучше. Так, как есть, мы можем не быть братом и сестрой, можем не быть любовниками, влюблёнными, друзьями... Мы можем просто быть. И счастливыми.